Falcon in the Dive
Примечание переводчика. То, что вы собираетесь прочесть, является переводом на русский язык романа баронессы Орци "Sir Percy Hits Back" (1927). Перевод осуществляется путем добавления в запись новых кусочков по мере их поступления: по этой же причине текст не получил финальную вычетку, которая будет осуществлена после окончания работы, - кроме того, не сделаны примечания об исторических и географических реалиях. Автор перевода не является специалистом по Французской революции, поэтому в случае специфических терминов могут и встретиться ошибки, за исправление которых он будет благодарен.
***
Сэр Перси наносит ответный удар
(Перевод Addeson)
Глава 1Глава 1
(Перевод Addeson)
Глава 1Глава 1
На том самом месте, где ныне возвышается претенциозная гостиница «Модерн», в былое время стоял деревенский домик с наклонной крышей, покрытой красной черепицей, и побеленными стенами. Хозяином в нем был Баптист Порталь, старый крестьянин из Дофина, который прислуживал путешественникам и прохожим, как делали его отец и дед, подавая к столу слегка разбавленные vin du pays [местные вина - прим. пер.], а изредка - стаканчик eau-de-vie [коньяк - прим. пер.]. Сам он при этом лениво ворчал насчет того, что, дескать, новая почтовая гостиница на большой дороге отнимает у него всех постояльцев. Он не видел в новой гостинице никакого толку, старина Баптист, - и даже в большой дороге и во всех этих почтовых каретах. До того, как начальство в Париже вбило себе в голову подобные идеи, путники прекрасно пробирались по грязи на хорошей лошаденке или же прокладывали путь через клубы дорожной пыли в старом рыдване. Так что в этом плохого? И разве старое вино в «Миндали» хуже того уксуса, который разливают в помпезной гостинице? Постоялый двор назывался «Миндаль», потому что на заднем дворике росло два хилых миндальных деревца с тонкими, изогнутыми ветвями, весной покрытыми убогим цветом, а в летнее время - пылью. С парадной стороны дома, у побеленной стены, стояла деревянная лавка, на которой по вечерам любили посиживать привилегированные гости, попивая свои вина и поддержав старика хозяина в беспощадной критике «парижских» и их новомодных штучек. Отсюда открывался чудесный вид на долину реки Бюэш, и дальше, на Ларань, до самых пиков Пельву - а справа возвышалась древняя цитадель Систерона с ее мощными укреплениями, возведенными в XIV веке, и величественной церковью Богоматери. Но живописные пейзажи и долины рек, снежные пики и средневековые крепости занимали гостей Баптиста гораздо меньше цен на миндаль и пугающего подорожания жизни.
Тем майским вечером немилосердно дул мистраль, принося в долину холод снегов Пельву. Холод и пыль загнали гостей старины Порталя в дом: комната с низким балочным потолком, украшенная связками чеснока, лука, базилика и других полезных трав, чей аромат сливался с запахом тушеного мяса и овощей из кухни, владела той самой, уютной, теплой и смрадной, атмосферой, любимой каждым жителем Дофина. Тот вечер впоследствии стал притчей во языцех: его события долго еще пересказывали сплетники Систерона и Лараньи во всех интригующих подробностях. Однако в тот вечерний час не случилось ничего интригующего, кроме прибытия отряда солдат под начальством унтер-офицера: по их словам, они прибыли из Оранжа, чтобы рекрутировать юношей для нужд армии. Они потребовали ужин и ночлег.
Разумеется, солдаты сами по себе весьма не одобрялись почтенными жителями Систерона и завсегдатаями постоялого двора, особенно сейчас, когда все, на что они годились, - забирать юнцов на пушечное мясо и сражаться с англичанами, продлевая эту ужасную войну, из-за которой так взлетели цены на продовольствие, а крепких рук для сбора урожая стало меньше. С другой же стороны, солдаты как компания приветствовались. Они рассказывали новости из внешнего мира - по большей части, скверные, других и не ждали, - но все же новости. И хоть услышав о событиях в Париже и Лионе, о гильотине, о телегах, на которых везли приговоренных к месту казни, о массовом истреблении угнетателей и аристократов, честной народ дрожал от ужаса, были и другие, казарменные истории, смех, непристойные куплеты, - и сонный, полумертвый уголок старого Дофина словно бы наполнялся жизнью.
Солдаты - их было около дюжины - заняли все лучшие места. Они расселись на двух лавках по обе стороны стола, стоявшего посередине комнаты, прижавшись друг к другу, словно сельди в бочке. Старина Баптист уселся рядом с командиром: кажется, это был лейтенант, или кто еще - ей-богу, в нынешнее время офицера не отличить от последнего служивого оборванца, разве что у него есть эполеты. Только взгляните на эту особу! Разве сравнишь подобное ничтожество с прекрасными офицерами былой королевской армии?
Этот уж точно не был гордецом. Он сидел вместе с солдатами, ел с ними, шутил и вот решил поднять с другом Порталем тост:
- Да здравствуют Республика и гражданин Робеспьер, великий и неподкупный правитель Франции!
Баптист, качая седою головой, отказаться все же не решился: солдаты были солдатами, а эти уж очень славно втолковали ему, что гильотина не знает отдыха по той причине, что французы не научились быть хорошими республиканцами.
- Мы отрубили голову Людовику Капету, и его вдове тоже, - важно заметил командир, - но и сейчас среди французов есть плохие патриоты, которые желают возврата к тирании.
Баптист, как и все прочие в Дофине, был с детства научен почитать бога и короля. Цареубийство казалось ему непростительным поступком, как и таинственное прегрешение против святого духа, на которое туманно намекал священник и насчет которого недоумевала паства. Кроме того, Баптисту очень резало слух, когда его покойное величество короля Людовика XVI и августейшую королеву непочтительно называли «Людовиком Капетом» и «его вдовой». Но эти мысли он держал при себе и молча пил вино. Его мнение никого не занимало.
Разговор переметнулся на события в окрестностях: аристократы по-прежнему удерживали землю, которая принадлежит народу. Ни Баптист, ни его гости - старые крестьяне - не были ровней лейтенанту и его подручным в этих дискуссиях. Они не смели спорить, только качали головами да вздыхали насчет грубых шуток, которые отпускали солдаты в адрес персон и семейств, почитаемых в Дофине.
Взять хотя бы Фронтенаков: теперь и им досталось от солдат - тем, кто владел землями дольше, чем вспомнил бы любой местный старожил, и господь лишь знает, сколько времени до этого. Что же: в глазах Республики Фронтенаки были плохими патриотами, угнетателями и предателями. Разве гражданин Порталь не в курсе?
Нет, Порталь не был в курсе: его впервые назвали «гражданином», что совсем ему не нравилось, - все друзья звали его Баптистом, - и к тому же, он не верил, что Фронтенаки предатели. Месье, который знает больше о миндали и домашней скотине, чем любой на мили вокруг, - разве можно говорить, что он дурной патриот? А мадам, такая славная и набожная, а мадмуазель, с ее слабым здоровьем? Тут его резко прервал командир, из-за того, что Баптист назвал их «месье», «мадам» и «мадмуазель». Чушь! в наши дни аристократов не существует.
- Разве все мы не граждане Франции? - напыщенно заключил лейтенант.
Тишина и покорность сельского люда в ответ на упрек немного притушили его воинственный патриотизм. Теперь он снизошел до того, чтобы поведать, как его снарядили на обыск в поместье Фронтенаков, и если уж найдется что-нибудь в малейшей степени подозрительное, пусть уповают хоть на черта: их жизнь не будет стоить и выеденного яйца. По его личному мнению - а кто же мог знать лучше? - Фронтенаков, считай, уже осудили, приговорили и отправили на казнь. Это исходит из «закона о подозрительных», который недавно приняла Национальная ассамблея, - так говорил лейтенант Годе.
И снова недовольство!
- Комитеты и все их секции, - беспечно продолжает лейтенант, ковыряясь в зубах после прекрасного блюда из тушеной бараньей шеи, - комитеты и все их секции получили приказ в будущем арестовывать всех подозрительных.
Никто не знает ни о комитетах, ни о секциях: должно быть, это нечто страшное. Впрочем, какая разница: главное - кто такие эти «подозрительные», которых будут арестовывать?
- К примеру, Фронтенаки, - поясняет командир, посасывая зубочистку. - И все, кто своими действиями... или письменами... вышел... э-э... подозрительным.
Не очень содержательно, но, безусловно, наводит ужас. Почтенные жители Систерона, те, кому позволено сидеть рядом с солдатами и говорить с ними, молча потягивают вино. Под окном в дальнем конце комнаты два угольщика или дровосека - трудно сказать, кто они - внимательно прислушиваются. Они не смеют вмешаться в разговор, эти чужаки, точнее, бродяги, которые явились, чтобы заработать пару су на черной работенке, слишком унизительной для местных крестьян. Один из них невысок и тощ, но выглядит живо; второй гораздо старше, сутулый, с жидкими седыми волосами, что спадают на морщинистый лоб. Его преследует беспрерывный, чудовищный кашель, который он отчаянно пытается подавить из уважения к собравшимся.
- Но, - без особой убежденности желает возразить Порталь, - откуда же вам знать, месье... то есть, гражданин офицер, кто настоящий подозрительный?
Лейтенант поясняет, сопровождая свою речь красноречивым взмахом зубочистки:
- Если ты хороший патриот, гражданин Порталь, то узнаешь подозрительного на улице, схватишь его за шкирку и притащишь в комитет, который быстренько упрячет его за решетку.
- И помни, - добавил он с особым весом, - что сегодня во Франции имеется сорок четыре тысячи комитетов.
- Сорок четыре тысячи? - изумленно вторят его словам.
- И двадцать три, - кичливо отвечает лейтенант. - Сорок четыре тысячи и двадцать три, - вновь повторяет он, грянув ладонью по столу.
- И в Систероне есть? - бормочет некто.
- Три!
- Так значит, Фронтенаки теперь под подозрением?
- А это мы узнаем завтра - и вы тоже.
Последние слова заставили задрожать каждого. В дальнем конце комнаты надрывно кашлял угольщик, или кем он там был.
- Малышка Флёретта будет горько плакать, - заметил старина Баптист, грустно качая головой. - Если что-нибудь случится с мад... с гражданинами в поместье.
- Кто это - Флёретта? - бросил лейтенант.
- Дочь Армана - гражданина Армана - вы ведь его знаете?
Лейтенант расхохотался невесть от чего.
- Дочь гражданина Армана, да? - проговорил он, утирая слезы.
- Конечно. Самая красивая барышня в Дофине. С чего бы это Арману не иметь дочери?
- Разве у тигров бывают дочери? - многозначительно заметил лейтенант.
На этом разговор иссяк. Судьба, столь очевидно уготованная Фронтенакам, которых знали и любили, легла тяжелым бременем на души. Даже сальные отчеты о солдатских похождениях, поведанные с большим смаком, вдруг перестали веселить.
Время было позднее, к тому же: восемь вечера, а свечи дорогого стоили. За домом был сарай с чистой соломой - кое-кто из солдат согласился на ней прилечь. Даже болтливый командир зевал, и завсегдатаи «Миндаля», уяснив намек, допили свое вино и разошлись каждый к себе.
Ветер утих. Сапфирного оттенка небо не омрачалось ни единым облаком, позволив ясно видеть россыпь звезд. Луна, идущая на убыль, еще не появилась, а воздух был наполнен сильным ароматом цветения миндальных деревьев: чудная ночь - природа в ее самом нежном настроении, весна и пробужденье жизни. Часть солдат отправилась в сарай, другие растянулись на полу и на скамьях, возможно, видя в сладком сне завтрашний обыск и трагедию, которая ворвется, подобно ураганному порыву, в мирную обитель Фронтенаков.
Природа была нежной, доброй - человек, жестоким, злым и мстительным. Закон о подозрительных особах! Никогда прежде род людской не сочинял такой бесчеловечный, тиранический закон: сорок четыре тысячи и двадцать три комитета, призванные уничтожить цвет французского народа, - кровавый урожай невинных! А если вдруг жнецы не выкажут достаточного рвения, то, следуя постановлению Конвента, по стране будет маршировать бродячая армия, отлавливая подозрительных и скармливая гильотине: если палачи не будут проявлять усердие, такие, как лейтенант Годе, с дюжиной оборванцев-разбойников, будут прочесывать окрестности, арестовывать, чинить расправу - на растерзанье гильотине, в жертву алчной Душе свободы.
Так разве это не самая славная революция в истории человечества? Разве не это век Свободы и Братства?
Тем майским вечером немилосердно дул мистраль, принося в долину холод снегов Пельву. Холод и пыль загнали гостей старины Порталя в дом: комната с низким балочным потолком, украшенная связками чеснока, лука, базилика и других полезных трав, чей аромат сливался с запахом тушеного мяса и овощей из кухни, владела той самой, уютной, теплой и смрадной, атмосферой, любимой каждым жителем Дофина. Тот вечер впоследствии стал притчей во языцех: его события долго еще пересказывали сплетники Систерона и Лараньи во всех интригующих подробностях. Однако в тот вечерний час не случилось ничего интригующего, кроме прибытия отряда солдат под начальством унтер-офицера: по их словам, они прибыли из Оранжа, чтобы рекрутировать юношей для нужд армии. Они потребовали ужин и ночлег.
Разумеется, солдаты сами по себе весьма не одобрялись почтенными жителями Систерона и завсегдатаями постоялого двора, особенно сейчас, когда все, на что они годились, - забирать юнцов на пушечное мясо и сражаться с англичанами, продлевая эту ужасную войну, из-за которой так взлетели цены на продовольствие, а крепких рук для сбора урожая стало меньше. С другой же стороны, солдаты как компания приветствовались. Они рассказывали новости из внешнего мира - по большей части, скверные, других и не ждали, - но все же новости. И хоть услышав о событиях в Париже и Лионе, о гильотине, о телегах, на которых везли приговоренных к месту казни, о массовом истреблении угнетателей и аристократов, честной народ дрожал от ужаса, были и другие, казарменные истории, смех, непристойные куплеты, - и сонный, полумертвый уголок старого Дофина словно бы наполнялся жизнью.
Солдаты - их было около дюжины - заняли все лучшие места. Они расселись на двух лавках по обе стороны стола, стоявшего посередине комнаты, прижавшись друг к другу, словно сельди в бочке. Старина Баптист уселся рядом с командиром: кажется, это был лейтенант, или кто еще - ей-богу, в нынешнее время офицера не отличить от последнего служивого оборванца, разве что у него есть эполеты. Только взгляните на эту особу! Разве сравнишь подобное ничтожество с прекрасными офицерами былой королевской армии?
Этот уж точно не был гордецом. Он сидел вместе с солдатами, ел с ними, шутил и вот решил поднять с другом Порталем тост:
- Да здравствуют Республика и гражданин Робеспьер, великий и неподкупный правитель Франции!
Баптист, качая седою головой, отказаться все же не решился: солдаты были солдатами, а эти уж очень славно втолковали ему, что гильотина не знает отдыха по той причине, что французы не научились быть хорошими республиканцами.
- Мы отрубили голову Людовику Капету, и его вдове тоже, - важно заметил командир, - но и сейчас среди французов есть плохие патриоты, которые желают возврата к тирании.
Баптист, как и все прочие в Дофине, был с детства научен почитать бога и короля. Цареубийство казалось ему непростительным поступком, как и таинственное прегрешение против святого духа, на которое туманно намекал священник и насчет которого недоумевала паства. Кроме того, Баптисту очень резало слух, когда его покойное величество короля Людовика XVI и августейшую королеву непочтительно называли «Людовиком Капетом» и «его вдовой». Но эти мысли он держал при себе и молча пил вино. Его мнение никого не занимало.
Разговор переметнулся на события в окрестностях: аристократы по-прежнему удерживали землю, которая принадлежит народу. Ни Баптист, ни его гости - старые крестьяне - не были ровней лейтенанту и его подручным в этих дискуссиях. Они не смели спорить, только качали головами да вздыхали насчет грубых шуток, которые отпускали солдаты в адрес персон и семейств, почитаемых в Дофине.
Взять хотя бы Фронтенаков: теперь и им досталось от солдат - тем, кто владел землями дольше, чем вспомнил бы любой местный старожил, и господь лишь знает, сколько времени до этого. Что же: в глазах Республики Фронтенаки были плохими патриотами, угнетателями и предателями. Разве гражданин Порталь не в курсе?
Нет, Порталь не был в курсе: его впервые назвали «гражданином», что совсем ему не нравилось, - все друзья звали его Баптистом, - и к тому же, он не верил, что Фронтенаки предатели. Месье, который знает больше о миндали и домашней скотине, чем любой на мили вокруг, - разве можно говорить, что он дурной патриот? А мадам, такая славная и набожная, а мадмуазель, с ее слабым здоровьем? Тут его резко прервал командир, из-за того, что Баптист назвал их «месье», «мадам» и «мадмуазель». Чушь! в наши дни аристократов не существует.
- Разве все мы не граждане Франции? - напыщенно заключил лейтенант.
Тишина и покорность сельского люда в ответ на упрек немного притушили его воинственный патриотизм. Теперь он снизошел до того, чтобы поведать, как его снарядили на обыск в поместье Фронтенаков, и если уж найдется что-нибудь в малейшей степени подозрительное, пусть уповают хоть на черта: их жизнь не будет стоить и выеденного яйца. По его личному мнению - а кто же мог знать лучше? - Фронтенаков, считай, уже осудили, приговорили и отправили на казнь. Это исходит из «закона о подозрительных», который недавно приняла Национальная ассамблея, - так говорил лейтенант Годе.
И снова недовольство!
- Комитеты и все их секции, - беспечно продолжает лейтенант, ковыряясь в зубах после прекрасного блюда из тушеной бараньей шеи, - комитеты и все их секции получили приказ в будущем арестовывать всех подозрительных.
Никто не знает ни о комитетах, ни о секциях: должно быть, это нечто страшное. Впрочем, какая разница: главное - кто такие эти «подозрительные», которых будут арестовывать?
- К примеру, Фронтенаки, - поясняет командир, посасывая зубочистку. - И все, кто своими действиями... или письменами... вышел... э-э... подозрительным.
Не очень содержательно, но, безусловно, наводит ужас. Почтенные жители Систерона, те, кому позволено сидеть рядом с солдатами и говорить с ними, молча потягивают вино. Под окном в дальнем конце комнаты два угольщика или дровосека - трудно сказать, кто они - внимательно прислушиваются. Они не смеют вмешаться в разговор, эти чужаки, точнее, бродяги, которые явились, чтобы заработать пару су на черной работенке, слишком унизительной для местных крестьян. Один из них невысок и тощ, но выглядит живо; второй гораздо старше, сутулый, с жидкими седыми волосами, что спадают на морщинистый лоб. Его преследует беспрерывный, чудовищный кашель, который он отчаянно пытается подавить из уважения к собравшимся.
- Но, - без особой убежденности желает возразить Порталь, - откуда же вам знать, месье... то есть, гражданин офицер, кто настоящий подозрительный?
Лейтенант поясняет, сопровождая свою речь красноречивым взмахом зубочистки:
- Если ты хороший патриот, гражданин Порталь, то узнаешь подозрительного на улице, схватишь его за шкирку и притащишь в комитет, который быстренько упрячет его за решетку.
- И помни, - добавил он с особым весом, - что сегодня во Франции имеется сорок четыре тысячи комитетов.
- Сорок четыре тысячи? - изумленно вторят его словам.
- И двадцать три, - кичливо отвечает лейтенант. - Сорок четыре тысячи и двадцать три, - вновь повторяет он, грянув ладонью по столу.
- И в Систероне есть? - бормочет некто.
- Три!
- Так значит, Фронтенаки теперь под подозрением?
- А это мы узнаем завтра - и вы тоже.
Последние слова заставили задрожать каждого. В дальнем конце комнаты надрывно кашлял угольщик, или кем он там был.
- Малышка Флёретта будет горько плакать, - заметил старина Баптист, грустно качая головой. - Если что-нибудь случится с мад... с гражданинами в поместье.
- Кто это - Флёретта? - бросил лейтенант.
- Дочь Армана - гражданина Армана - вы ведь его знаете?
Лейтенант расхохотался невесть от чего.
- Дочь гражданина Армана, да? - проговорил он, утирая слезы.
- Конечно. Самая красивая барышня в Дофине. С чего бы это Арману не иметь дочери?
- Разве у тигров бывают дочери? - многозначительно заметил лейтенант.
На этом разговор иссяк. Судьба, столь очевидно уготованная Фронтенакам, которых знали и любили, легла тяжелым бременем на души. Даже сальные отчеты о солдатских похождениях, поведанные с большим смаком, вдруг перестали веселить.
Время было позднее, к тому же: восемь вечера, а свечи дорогого стоили. За домом был сарай с чистой соломой - кое-кто из солдат согласился на ней прилечь. Даже болтливый командир зевал, и завсегдатаи «Миндаля», уяснив намек, допили свое вино и разошлись каждый к себе.
Ветер утих. Сапфирного оттенка небо не омрачалось ни единым облаком, позволив ясно видеть россыпь звезд. Луна, идущая на убыль, еще не появилась, а воздух был наполнен сильным ароматом цветения миндальных деревьев: чудная ночь - природа в ее самом нежном настроении, весна и пробужденье жизни. Часть солдат отправилась в сарай, другие растянулись на полу и на скамьях, возможно, видя в сладком сне завтрашний обыск и трагедию, которая ворвется, подобно ураганному порыву, в мирную обитель Фронтенаков.
Природа была нежной, доброй - человек, жестоким, злым и мстительным. Закон о подозрительных особах! Никогда прежде род людской не сочинял такой бесчеловечный, тиранический закон: сорок четыре тысячи и двадцать три комитета, призванные уничтожить цвет французского народа, - кровавый урожай невинных! А если вдруг жнецы не выкажут достаточного рвения, то, следуя постановлению Конвента, по стране будет маршировать бродячая армия, отлавливая подозрительных и скармливая гильотине: если палачи не будут проявлять усердие, такие, как лейтенант Годе, с дюжиной оборванцев-разбойников, будут прочесывать окрестности, арестовывать, чинить расправу - на растерзанье гильотине, в жертву алчной Душе свободы.
Так разве это не самая славная революция в истории человечества? Разве не это век Свободы и Братства?